Хорал [litres] - Кент Харуф

через дорогу. Маленький, оштукатуренный, не больше коттеджа, скрытый за тремя низкорослыми вязами на переднем дворе, – у дерева со срезанной веткой по стволу текла длинная струйка сока. Тротуар подходил прямо к двери. Это был маленький съемный домик, одноэтажный, без подвала – в той части страны, где у большинства домов имелись подвалы или погреба для хранения овощей, – выцветший до бледно-зеленого оттенка, с посеревшей гонтовой крышей, и хотя мальчики знали, что мать там, он казался пустым и нежилым. За окнами не было никакого движения. Они наблюдали уже давно.

Затем они перешли дорогу, катя велосипеды рядом, остановились и снова посмотрели на дом, откинули опоры, поставили велосипеды на тротуаре, приблизились к парадной двери.

– Давай, – сказал Бобби.

Айк постучал по некрашеной деревянной двери.

– Она так даже не услышит, – сказал Бобби.

– Тогда сам стучи.

Бобби отвернулся.

– Ладно.

Айк снова постучал, чуть погромче, и они ждали, уставившись на дверь. Позади улица была тиха, машины не ездили. Когда они уже перестали ждать, дверь медленно открылась внутрь, и они увидели мать. Она стояла в проходе, глядя на них тусклым, затуманенным взором. Выглядела она плохо. Похоже, она была совершенно вымотана. Они это видели. Она была красивой женщиной с мягкими каштановыми волосами, изящными руками и тонкой талией. Но теперь она казалась больной. Ввалившиеся глаза с темными кругами, лицо болезненно-бледное, худое и осунувшееся, будто она несколько дней забывала есть или все, что пробовала, казалось ей невкусным, даже если ей удавалось это разжевать и проглотить. В середине дня она все еще была в банном халате, волосы примяты с одного боку.

– Да, – сказала она.

Голос был сухим и ровным, лишенным всякого выражения.

– Привет, мама.

– Что-то случилось?

Она поднесла руку к глазам, закрываясь от яркого дневного солнца.

– Мы просто хотели повидаться.

Они ощутили неловкость и отвернулись, оглянувшись на пустую улицу, туда, откуда следили за домом.

– Вы хотели войти? – спросила она.

– Если ты не против.

Они прошли за ней в маленькую гостиную, где днем и ночью на съемной мебели висела ее одежда, а посуда с кухни – кофейные чашки с блюдцами и тарелки со съежившейся, засохшей едой – в беспорядке стояла на ковре.

– Я никого не ждала, – сказала она.

Она села на диван и подобрала под себя ноги. Мальчики все еще стояли.

– Не найдете, куда сесть?

Они уселись на деревянные стулья напротив дивана и взглянули на нее, снова избегая смотреть в глаза. Она теребила пояс на банном халате: накручивала его на палец и снова раскручивала. Ее бледные ноги – голени и желтовато-землистые ступни – виднелись из-под подола.

– Вас отец прислал? – спросила она.

– Нет, – ответил Айк. – Он нас не посылал.

– Он даже не знает, что мы здесь, – добавил Бобби.

– Он спрашивает обо мне?

– Мы говорим о тебе, – сказал Айк.

– И что вы говорите?

– Мы говорим, что скучаем. Гадаем, как ты.

– Мы гадаем, как ты тут одна в новом доме, – добавил Бобби.

– Я благодарна вам, – ответила она. – Мне гораздо лучше теперь, когда я узнала об этом. – Она оглядела комнату. – Как он?

– Папа?

– Да.

– Нормально.

– Я так понимаю, его теперь вечно нет дома.

– Иногда он уезжает поздно вечером, когда мы уже в постели, – сказал Айк.

– И куда он ездит?

– Мы не знаем.

– Он вам не говорит?

– Нет.

– Мне это не нравится, – произнесла она.

Она рассматривала свои руки, кончики длинных, тонких, изящных пальцев.

– Он, должно быть, думает, что я сошла с ума. Что я рехнулась. Должно быть, он так обо мне думает. – Она подняла взгляд. – Вы знали, что он больше не хочет, чтобы я возвращалась? Даже если я захочу. Так он мне сказал.

– Мы хотим, чтобы ты вернулась, мама.

– Я еще не сошла с ума, – сказала она. – Я так не думаю. По-вашему, я сумасшедшая?

– Нет.

– Нет. Я до этого еще не дошла. Не думаю, что я сойду с ума теперь.

Она смотрела невидящим взглядом в пространство.

– Я думала, что так будет, но теперь я так не считаю. Просто я не знаю, что делать со всеми этими мыслями. Я все время думаю и не могу остановиться, но я не знаю, что с этим делать.

Она снова посмотрела на них:

– Вот мне повезло, скажите?

– Может, тебе стоит больше гулять? – предположил Айк.

– Думаешь, мне это поможет?

– Возможно.

– Но как думаешь, когда ты вернешься домой? – спросил Бобби.

– Не могу сказать. Вы не должны меня торопить. Мне нужно время. Не спрашивайте меня об этом сейчас, ладно?

– Ладно.

Она грустно им улыбнулась.

– Спасибо, – сказала она.

– Мама, хочешь, мы здесь приберемся? – спросил Айк.

– Что? О чем ты?

– Вещи. В этом доме.

Он оглядел комнату и обвел ее рукой.

– О. Нет. Это очень мило. Но я что-то устала. – Она стянула ворот халата. – Пожалуй, прилягу. Мне что-то нездоровится.

– Тебе стоит сходить к врачу.

– Согласна. Не возражаете, если я прилягу сейчас?

– Ты выглядишь уставшей, мама.

– Мы вернемся позже, – сказал Бобби.

– Может, принести тебе что-нибудь? – спросил Айк.

Она заглянула в их лица.

– Что ж. Даже не знаю. У меня кофе закончился, – призналась она. – Можете принести мне кофе?

– Да.

– Можете записать на мой счет у Джонсона.

Она встала и медленно прошла в спальню, а они вышли из дома, посовещались на тротуаре и поехали в центр города, в бакалейный магазин Джонсона на Мэйн-стрит, протопали по деревянным полам к полкам с кофе, который был расставлен по маркам и ценам, выбрали зеленую банку, показавшуюся им знакомой, и записали на мамино имя у прилавка. После они отправились в «Дакуоллз» на той же Мэйн-стрит в середине квартала, встали перед полкой с духами и пятнадцать минут спорили, пока продавщица за стеклянным прилавком показывала им маленькие склянки.

– Сколько за эти? – спросил Айк.

– За вот эти?

– Да.

– Эти стоят пять долларов.

Наконец они выбрали те, что могли себе позволить из полученных за газеты денег и остатков того, что дал им Рэймонд Макферон за помощь со скотиной, – голубой флакончик, на котором было написано «Вечер в Париже», с приторно сладким запахом и серебряной крышкой, и у них еще остались деньги на маленькую коробочку с прозрачной крышкой, в которой лежал десяток мягких разноцветных шариков с пеной для ванны. Они попросили продавщицу, женщину средних лет, упаковать обе коробки в подарочную бумагу с лентой.

Затем они снова приехали к ее дому на Чикаго-стрит. Был уже конец дня, холодало. Длинные тени тянулись по улице. Они долго ждали, пока она подойдет к двери, и, открыв им, она выглядела так, словно очнулась